Старт нашей традиции задали такие мастера, как Жуковский, Пушкин, Гоголь – навсегда установив высокую планку литературы ужасов в нашей стране.

В следующем столетии к литературной жути обращались почти все крупные русские писатели, но мистика была для них лишь единичным опытом или необходимой краской. Авторы прежде всего работали со смыслами. Беседа Ивана Карамазова с чертом, православная мистика Лескова, «Черный монах» Чехова, «Упырь» Алексея К. Толстого.

Каких-то откровенно диких историй наша литературная традиция не создала. В отличие от традиции западной, где пытки, мучения, инцесты и прочие отвратительные вещи представлялись на показ. Жестокости натуралистической не было в русских сказках, если сравнивать их, например, со сказками братьев Гримм. Возможно истоки разницы стоит искать здесь.

Особенность отечественного философского дискурса ужаса русской литературы в том, что в нем этот феномен связан с «тайной бытия», приобщение к которой носит этически возвышающий характер для личности. Нравственное значение ужаса раскрывается как возможность преодолеть рутину повседневного неподлинного существования и обрести этически достойный смысл существования.

В западной традиции ужаса зло чаще всего немотивированно, беспричинно. С ним нельзя договориться, его нельзя понять. Эта неопределенность ужаса хорошо справляется с задачей напугать читателя, но совсем не работает со смыслами, не обогащает нас.

Вспомним, например рассказ «Куджо» Кинга, где преобразившийся пес без всяких причин атакует беззащитных людей. Ганнибал лектор в первых фильмах совершает убийства без мотивов, в фильмах «Пункт назначения» судьба просто так добивает выживших людей, логика ее действий присутствует – они избежали смерти, а мотивов совсем нет, они и не нужны.

Западная традиция больше в этом плане уходит в жанр, забывает об этическом, духовном значении ужаса. В нашей традиции все же читатель, посредством приобщения к неведомому, сверхъестественному, необъяснимому, страшному, решает поставленные перед ним предельные метафизические вопросы.

Западный ужас нормально работает с современными сюжетами. Собственно, это может быть связано с попыткой замолчать историю истребления индейцев в США, к которой обращались родоначальники жанра в Америке – По, Бирс.

У нас же во всю используется наследие фольклорных традиций, а современные монстры не приживаются. Возможно это связано с некоторым двоеверием, одновременным существованием в сознании и в обрядах людей элементов двух различных религиозных воззрений. В более узком смысле — сочетание православия и язычества.

Отсюда вера в приметы, даже дружба с нечестью, с домовыми и проч. Нежелание истребить нечистые силы. Вакула Гоголя использует черта, а не убивает его. В Пропавшей грамоте Гоголя герой возвращает грамоту играя в карты с чертями, перекрещивая ее. Отсюда и отношение к мистике уважительное. Нечистые силы не высмеиваются и проч.

Этот вид потусторонней силы наиболее характерен для русских страшных произведений. На Руси традиционно делили покойников на оберегающих и злых. С оберегающими играли в символические ладушки, прикасаясь к стене, просили защиты; злые же ходили по миру, норовя сделать живым какую-нибудь пакость.

Здесь же возникает и тема памяти, рода, дома и Отечества.